«Какаду», летавший сам по себе

Какаду - птица-одиночка, она не живет стаями. Бывший спортсмен, а ныне бизнесмен и владелец ресторана не желает плясать ни под чью дудку, ловко уворачиваясь от «пресса» «братков»-уголовников и чиновного люда с «липкими» руками. И те, и другие настойчиво предлагают «крышу». Отказ «сотрудничать» чреват опасными последствиями. Но крутого парня голыми руками невозьмешь. Некогда замаравшись в убийстве, он теперь твердо решил работать честно и только на себя.

Но из прошлого всплывает жутковатая фигура «подельника», грозящая разрушить зыбкое благополучие. И бывшему спортсмену вновь приходится окунуться в криминальную трясину.

Жизнь заставит человека-какаду прибиться к одной из «вороньих стай». Но что-то совсем уж неладно в родном отечестве. Он понимает это, наблюдая, как обычные вороны, подобно перелетным птицам, сбиваются в стаи и через пограничную реку улетают в сопредельное государство. Знать, и им неуютно стало на родной земле.

Автор не опубликованной еще повести «Какаду» Владимир Илюшин рассказывал, что наблюдал «перелетных» ворон в своем родном Благовещенске.

- Понятно, кормиться летят. В Китае помойки побогаче. Но уж больно образ впечатляющий. Живая метафора. Меня аж царапнуло изнутри.

Дальневосточного прозаика Владимира Илюшина всегда «царапали изнутри» любые несправедливости и неблагополучие. И боль, которую он испытывал, выплескивалась на страницы книг. Жесткая, психологичная и вместе с тем лирическая проза молодого литератора в предперестроечные годы завидно выделялась на фоне «соцреалистической» серости. Появились первые книги. А роман «Глиняный человек», в котором расставленный по железнодорожным станциям большевистский вождь-истукан превращался в символ выморочного «глиняного» бытия, принес Володе известность. Ему прочили большое литературное будущее, приняли в Союз писателей России.

А потом настали новые времена. Книжные прилавки заполнили пестрые обложки косноязычных «дефективов», авторы которых в одночасье сделались модными писателями. Илюшин в их плеяду не вписывался.

- Я ведь, когда замыслил «Какаду», хотел крутой «дюдик» сварганить, деньжат срубить, - признавался Володя. - А начал писать, меня куда-то понесло, и видишь, что получилось.

Получилась талантливая проза, горькая история о сильной, незаурядной индивидуальности, искореженной жестокими правилами игры без правил, именуемой современной жизнью.

Нынешний обыватель предпочитает расслабляться у телевизора. Ему не до книг. А если рука и потянется за иной, то с той же целью - «отдохнуть».

На прозе Илюшина не поотдыхаешь. Она, выражаясь нынешним слэнгом, «грузит», задевая за живое, будто ежеминутно подталкивая читателя: посмотри в зеркало, оглянись по сторонам - это человек и дела его.

Володя и сам напоминал птицу какаду. Жил вольно. Появлялся ниоткуда, бородатый, хмельной, пропахший ветром и пылью одному ему ведомых дорог. Мог часами рассказывать о своих впечатлениях, рассуждать о нынешней жизни. Время бесед летело незаметно, потому что взгляд этого человека был чужд какой бы то ни было конъюнктуры и почитания авторитетов. Володя мог «врезать правду-матку» в глаза редактору литературного журнала, тем самым навсегда закрыв себе доступ на его страницы. Неудачное произведение «мэтра» мог открыто назвать «фуфлом». Он, как герои его произведений, не хотел прибиваться ни к какой «вороньей стае». А такое не проходит даром.

Его повести и рассказы перестали печатать. Знакомые предпочитали сторониться грубоватого Володи - «неудобного» в общении, утратившего «общественный вес», часто нетрезвого.

Как-то незаметно он оказался в пустоте. Оставшись без семьи, переехал из милого сердцу Благовещенска в Хабаровск, который так и не стал для него вторым домом. Жил где придется, подрабатывал в редакциях газет. Но газетная работа для писателя, как правило, - постылый труд. Володя судорожно строчил свои статьи и заметки, подсчитывая количество печатных строк, от которого зависели будущие гонорары. Это в основном и интересовало его на журналистской стезе. Жить-то надо.

Он и раньше пытался компенсировать спиртным душевный разлад. Теперь бутылка стала его постоянной спутницей. В последнее время Володя пил страшно, насмерть. И помочь ему было нельзя ни советом, ни делом. Какаду, птица-одиночка, не приемлет даже дружеской опеки.

Иногда он, будто очнувшись от кошмара, поселившегося в его душе, упоенно рассказывал о замыслах нового романа «Богородица в снегах». Слушать было интересно. Наверняка сохранились черновики, но где их теперь искать? Никто особенно и не стремится при той творческой и душевной апатии, что распространилась среди многих Володиных товарищей по перу.

Окончательно оставшись без своего угла, Володя дневал и ночевал в Хабаровском доме литераторов. Здесь, в захламленной «творческой комнате», на обшарпанном столе отстукивал на машинке свои последние повести. Здесь и засыпал, пропустив лишний стакан «горькой». Он мечтал о славе Гиляровского. Обретался в каких-то темных городских углах и трущобах, искал контактов с «братками». Хотел изнутри показать читателям местную «неглинку». Герои Илюшина, писателя и журналиста, - солдаты, бомжи, преступники, люди с неустроенной судьбой. На страницах его последних рукописей крепкая, добротная проза перемежается площадным матом.

- Как в жизни, - посмеивался он в ответ на упреки. - Красота и уродство прорастают друг другом.

При его таланте Володя мог бы неплохо зарабатывать в газетах. Но он предпочитал перебиваться авансами, порой «забывая» их отрабатывать, и крохами, которые способна была выделить ему писательская организация на «творческий период». Шло это не от душевной и физической лености. Он любил бравировать независимостью, изображать из себя «крутого мэна». Но иногда, в минуты искренности становясь самим собой, признавался с детской растерянностью:

- Я будто где-то застрял и никак не вырвусь. Не нужен я в этом времени. - И тут же усмехался: - Ладно. Вот в следующей жизни...

Он и не представлял, как мало ему осталось до «следующей жизни».

Володя нередко посмеивался над «старорежимными» определениями писательской сути: «инженеры человеческих душ», «больная совесть общества». «Я по профессии кочегар, - говорил он о себе, демонстрируя загрубелые пятерни. - Этими руками и пишу». Но в «реформированном» обществе голос писателя, недавнего «рупора эпохи», тонул в базарной разноголосице, превращаясь в «глас вопиющего в пустыне». Этого Володя вынести не мог.

Он умер весной этого года на улице от внутреннего кровоизлияния. 16 июня ему исполнился бы 41 год. На похоронах кто-то горько заметил: «Среди пишущих одним писателем стало меньше». Но еще обиднее от того, что Володю как-то разом забыли. Он не был респектабельным, «маститым», увенчанным премиями и почетными званиями. После него остался сборник новых повестей, который выпускает в свет Хабаровское региональное отделение Союза писателей России.

Володя не умел ходить по земле. Он стремился летать, а жизнь слишком часто принуждала ползать. Он был непростым человеком и литератором. Но именно такие и западают в человеческую память.

Кирилл ПАРТЫКА.